В конце 1988 года мне довелось побывать на выставке «World Press Photo. Немало работ зарубежных мастеров было посвящено больным СПИДом. Откровенно говоря, трудно было понять, зачем было фотографировать этих людей (в относительно еще хорошем состоянии) во время еды, бритья и т. д. Каково было этим несчастным (а для меня они прежде всего больные) ощущать столь пристальное внимание к себе, сознавая, что оно вызвано их обреченностью! Чем была обусловлена в этих случаях необходимость нарушения врачебной тайны? Где здесь милосердие и гуманность? В то же время в США фотографии умерших от СПИДа показывают по телевидению. Делается это для того, чтобы находившиеся в интимной связи с заболевшим (-ей) могли своевременно обратиться за медицинской помощью. Есть ли в этом нарушение врачебной тайны? Вероятно, нет, ибо это — в интересах других людей, общества. Мы пока к этому не готовы. Зато в интервью, данном известным академиком одной из центральных газет, были названы имя и фамилия ленинградки, первой погибшей у нас от СПИДа. Известно, что она была женщиной легкого поведения. Однако тот, кто был с ней близок, едва ли заглядывал в ее документы. . . В связи с медицинской тайной встает вопрос и об информации, касающейся состояния здоровья крупных государственных деятелей. На Западе из этого секрета не делают. Что говорить, общественности, вероятно, есть смысл знать, какова возможная дееспособность будущего президента или премьер-министра страны. Вне сомнения, в ряде случаев сказывается не дело, а погоня за сенсацией. Зачем, скажем, было всей американской прессе обсуждать предстоящее удаление молочной железы у жены президента Форда?
В то же время возникают невольные параллели с тем, как решаются эти вопросы у нас. Всем очевидно, что мы проповедуем противоположную крайность. О неизлечимых и очевидных даже для неспециалистов болезнях руководителей страны мы узнаем из зарубежных источников информации или питаемся слухами.
Конфликт с гласностью тут налицо. Вопрос, конечно, деликатный, но о каких-то новых подходах к нему нельзя не думать. Подчеркну: гласность не отменила врачебную тайну, она лишь видоизменила некоторые старые и подняла новые вопросы.
Успехи трансплантологии и возросшие возможности продления жизни, а точнее функционирования органов при отсутствии сознания, привели к необходимости закрепления юридических и этических сторон этих проблем в виде специальных международных актов, а в ряде стран — в законодательном порядке.
Еще на заре развития трансплантологии пересадка роговицы глаз от умерших или отдельных органов, переливание крови были регламентированы постановлением Совета Народных Комиссаров СССР (1937). В последующем Министерством здравоохранения СССР был издан ряд специальных документов. Аналогичные акты, инструкции приняты примерно 30 государствами (США, Канада и др. ).
Единое определение понятия смерти во всех странах отсутствует. Наиболее общепринятые критерии содержит «Сиднейская декларация» (1969). Этот вопрос также имеет большое этическое значение как при решении вопросов трансплантации, так и эвтаназии. За последние годы рекомендации многих зарубежных авторов сводятся к тому, чтобы предоставить больным безнадежными заболеваниями право принимать решение о прекращении терапии. Однако лицом, осуществляющим его, остается врач, что создает тяжелую нравственную коллизию, в основе которой — обязанность врача бороться за сохранение и продление человеческой жизни. Международных документов по этому вопросу до сих пор нет.