Среди факторов, обусловливающих врачебные ошибки, различают причины объективные и субъективные. Объективные зависят прежде всего от несовершенства тех или иных методов медицины, индивидуальных особенностей течения болезни и др. Среди субъективных значительное место занимает квалификация и подготовка специалиста, способность к логическому мышлению, характер врача. Так, известный современный терапевт Р. Хегглин не без основания считает, что, например, качество диагностики может зависеть от таких черт личности медика, как предвзятость мнения, самолюбие и тщеславие, склонность к пессимизму или излишнему оптимизму и т. п.
Подчеркивая значение выявления теоретико-познавательных причин ошибок в любом вопросе, В. И. Ленин отмечал, что «нельзя вполне уяснить себе никакой ошибки. ., если не доискаться теоретических корней ошибок у того, кто ее делает».
Вся история и практика медицины учит, что в проблеме предупреждения и уменьшения количества ошибок главное — это отбор, формирование, воспитание и постоянное совершенствование врачей. Постоянное. Ибо их учеба имеет начало, но не имеет конца. Поэтому решающую роль в усовершенствовании занимает самоусовершенствование. «Врача, который не заглядывает в книгу, следует остерегаться больше болезни», — пишет Т. Келановски. Примечательно, что II Международный деонтологический конгресс в Париже (19G7) рекомендовал дополнить клятву Гиппократа единственной фразой: «Клянусь обучаться всю жизнь! »Большое значение имеют деятельность медицинских обществ, врачебные конференции, стремление к новому, любовь к книгам.
Известный врач и философ Маймонид, живший в XII—XIII веках, создал «ежедневную молитву врача». «. . . Всемогущий, — говорилось в ней, — . . . сделай меня умеренным во всех моих суждениях и действиях, но только не в знаниях, ибо в последнем я хочу остаться ненасытным. . . Дай мне силу, волю и способности для расширения моих знаний так, чтобы дух мой мог обнаружить и осознать ошибки. . . »В печати как-то рассказывалось о молодом человеке, которого «вытянули» в инженеры. После того как этот специалист приступил к работе, директор завода заметил:— Лучше б мне прислали топну гвоздей!
А если и какого-нибудь врача можно будет «оценить» соответствующим эквивалентом? С медициной не должно быть «браков по расчету». И, конечно, всю меру ответственности, все, к чему обязывает борьба за здоровье человека, надо отчетливо представлять уже тогда, когда в раздумье стоишь перед ее порогом.
. . . Прошло полгода, на таллиннском Вышгороде я встретил бывшего больного С.
— Как с упущенными возможностями? поинтересовался я. Ощущение ли здоровья и молодости или чудесный зимний день были тому причиной, но С. был настроен явно романтически. И опять начал читать стихи. На этот раз Иннокентия Анненского:«. . . И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной молю ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому что с Ней не надо света». Когда-то запомнилось, что «Нее» поэт написал с большой буквы. Он писал о любви к женщине. Любовь, необходимая как жизнь. Но и дело всей жизни тоже нуждается в любви. Особенно врачебное. Не это ли наиболее верный путь к уменьшению ошибок?
О смертиПервая встреча будущего врача со смертью происходит на первом курсе медицинского факультета. При изучении анатомии. Все оказывается менее страшным, чем ожидалось. Руки, ноги. Ссохшиеся, серого цвета, не похожие на живые части человеческого тела. Запахи заглушены формалином. Постепенно привыкаешь к другим органам тела и неожиданно замечаешь, что ожидаемого страха перед трупом нет.
А ведь не он страшен. Тяжело видеть смерть, видеть, как человек умирает. Это бывает позже, на третьем курсе. И потом это сопровождает всю врачебную жизнь.
Смерть бывает разной. Когда умирает хронический неизлечимый больной, медицинский опыт как-то подготавливает к тяжкому исходу. Понимаешь его неизбежность. Но это отнюдь не иммунитет к смерти. Доказательством того, что он у врачей не развивается, являются те тягостные переживания, которые возникают при внезапной смерти больных. Или когда, вопреки всему, ощущаешь свое бессилие, беспомощность медицины. Бывают смерти, которые проносишь через всю жизнь.
. . . В приемное отделение больницы они пришли втроем: муж, жена, ребенок. Болен был муж — молодой человек лет 22—23. Д. недавно демобилизовался, служил во флоте. Был здоров, месяца два как начал ощущать нехватку воздуха, особенно по ночам. Сам считал, что «это — нервное». В больнице, когда ему становилось плохо, получал настой валерьяны. Это как будто подкрепляло концепцию о «нервности». Начали обследование. В среду был день «большого обхода»: в палату вошел заведующий отделением, за ним 10—12 врачей. Процессия внушительная. Больной Д. лежал на пятой койке. Подходя к первой, мы заметили, что Д. особенно беспокоен. На вопрос, что с ним, он ответил, что внезапно вновь ощутил нехватку воздуха. Я попытался его успокоить, но вдруг обратил внимание, что у Д. синеют губы, расширились зрачки, в глазах появился ужас.
Успел крикнуть сестре: «Срочно строфантин! Сердечные! ». У койки Д. оказались все врачи. Состояние больного ухудшалось с каждой секундой. Он схватил меня за руку и, задыхаясь, крикнул:— Доктор, я не хочу умирать! Я так хочу жить! Когда через минуту вбежала сестра со шприцами, Д. был мертв. Мне трудно описать переживания последующих дней и ночей. Вскрытие показало, что Д. страдал тяжелой болезнью сердца, которая протекала скрыто. При возможностях диагностики того времени распознать ее было трудно, и нельзя было утверждать, что больной погиб по вине врачей.
Но очень, очень тяжело видеть, как в течение каких-то минут тот, с кем говорил, шутил, у кого были какие-то планы, надежды, будущее, неожиданно всего этого лишился.
«Нет на воине страшнее зрелища, чем убитый солдат, на губах которого еще дымится окурок», — писал один из врачей. Прошло с тех пор более тридцати лет, а Д. и то, как он умер, — перед глазами. . .