. . . Как известно, в лечебных учреждениях заведены книги жалоб и предложений. Просматривая в одной из таллиннских больниц такую книгу, я обратил внимание на необычную благодарность: пять больных благодарят за то, что из палаты, , , выписали шестую. Вот выдержка из этой записи: «Мы, больные 8-й палаты, почувствовали облегчение после выписки К. . . . Трудно было присутствовать при оскорблениях, которым подвергала она медицинский персонал. Поражаешься терпению врачей и сестер, сумевших сохранить при этом спокойствие. . . ». Кто же такая К.? Ей 28 лет, по специальности — агроном. Она, действительно, больной человек, но состояние ее не требовало больничного лечения. Понимали это врачи, понимала это и К. В то же время по каким-то личным мотивам пациентка старалась продлить пребывание в стационаре. Для этого и были пушены в ход жалобы и претензии. К жалобам у нас принято относиться уважительно; тем более нельзя не реагировать на такую, которая написана больным человеком. К. оказалась одной из тех, о которых эстонский писатель Юхан Смуул заметил, что они хорошо знают «права советского больного». Она использовала нашу гуманность как средство давления на медиков.
Мы знаем, что по любой жалобе будет организована проверка, создана комиссия. Пусть письмо и не подтвердится, но у врача отнимут время, а больного в крайнем случае слегка пожурят. Слегка. Ведь он — больной, а врач обязан находить общий язык с пациентами. Это и дало, видимо, Ю. Крелину основание писать, что при разбирательствах в высших медицинских инстанциях преобладает презумпция виновности врача.
К. умудрилась написать жалобу на всех врачей и всех сестер отделения, где она лечилась. Причем не только на них, но и на дежурный персонал из других отделений.
Неужели же все эти люди были бездушными и черствыми чиновниками, неужели и соседи по палате ошиблись, когда квалифицировали поведение К. как недопустимое?
. . . Час ночи. После довольно трудного рабочего дня дежурный врач «отдыхает» — пишет истории болезни. . . Вбегает взволнованная дежурная медсестра.
— Пожалуйста, срочно в наше отделение! Там одна пациентка. . .
Через две-три минуты врач уже был в отделении, куда его вызвали. Почти все двери палат открыты, из них выглядывают испуганные, заспанные лица больных.
Не успел врач спросить больную, что случилось, как в адрес медицинских работников полился поток брани. Удалось выяснить, что медсестра отказалась без разрешения врача сделать инъекцию, которую требовала пациентка. Предложение дежурного доктора осмотреть ее было встречено категорическим отказом. А когда через 10 дней тот же врач оказался в той же палате, уже после выписки одиозной пациентки, ему от соседей довелось услышать рассказ о том, как она сама «руководила» своим лечением.
— Ведь ее койка-то первая, с нее обход и начинался. Не раз наш доктор была в слезах. Мы уже просили врача: не начинайте с нес обхода, а то ведь вам потом других больных смотреть трудно. . .
Как-то я оказался в одном из курортных поселков Эстонии. Поздно вечером ко мне пришел знакомый ленинградский профессор физик с просьбой осмотреть его заболевшую соседку. Я поинтересовался, обращались ли к врачу поселка, живущему при амбулатории в ста метрах от больной. Выяснилось, что нет. От консультации я отказался, посоветовав обратиться к доктору, в чьи прямые функции это входило. Знакомый на меня рассердился, сказав, что мною нарушены этические нормы поведения врача.
Так ли это? Мне приходилось оказывать помощь больным в поезде и самолете, на море и в пустыне. Но тогда, когда знал, что я, действительно, нужен. В данном же случае обращение ко мне являлось проявлением неуважения к моему коллеге, с одной стороны, и злоупотреблением знакомством со мной — с другой.
И еще один пример. В городе грипп. Заболели и некоторые врачи. Приходилось работать за себя и за своих товарищей. В это время вызвали консультировать больного в один из районов республики. Приезжаю. В амбулатории мне рассказывают, что речь идет о человеке, у которого неделю назад развился инфаркт сердца. Пациент находится дома. Состояние удовлетворительное. Диагноз сомнений не вызывает: больного осматривали два врача, подтверждает диагноз и электрокардиограмма.
— Позвольте, коллеги, если диагноз ясен, а состояние пациента удовлетворительное, зачем же вы вызвали консультанта, когда у нас сейчас свои трудности и много больных, причем тяжелых?
— Речь идет о персональном пенсионере. Нам он не верит, принимает гомеопатические пилюли и не соблюдает режима. Это может для него оказаться роковым.
Мы, три врача, приходим к больному. Начинаем беседовать. Чуть замедленная, с легким ироническим оттенком речь, слегка прищуренные глаза. На вопросы отвечает неохотно. Интересуется моим отношением к йодистому золоту (гомеопатическое средство). Мои слова о серьезности положения, опасности гомеопатических экспериментов, необходимости абсолютного постельного режима, пиявок и прописанных медикаментов были встречены в штыки.
Потрясая какой-то статьей из журнала «Огонек» и вспоминая индийскую медицину, больной обвинил нас в том, что мы прибегаем к помощи средств, использовавшихся две тысячи лет назад. Человеку было невдомек, что между пиявками и «обновлением» крови столько же общего, сколько между «Огоньком» и индийской медициной. Не постиг, он, видимо, и того, что не все то золото, что блестит. Даже когда золото не простое, а находится в соединении с йодом.
В подобных ситуациях врачей принято упрекать в том, что они не нашли «подхода» к больному. Мне казалось необходимым объяснить пациенту действие пиявок и смысл наших назначений. Он и слушать не хотел. Пиявки в его представлении ассоциировались с каменным, но не с космическим веком. Думаю, что все приведенные случаи являются свидетельством неуважительного отношения к труду врача.